Фольклор. Словесный фольклор (народное поэтическое творчество)

ФОЛЬКЛОР. СЛОВЕСНЫЙ ФОЛЬКЛОР (НАРОДНОЕ ПОЭТИЧЕСКОЕ ТВОРЧЕСТВО)

Содержание:

Введение

Народная еврейская словесность на иврите и других языках еврейских общин — арамейском, идиш, еврейско-арабском, еврейско-берберском, еврейско-испанском, еврейско-итальянском, еврейско-таджикском, еврейско-татском и других — передавалась устным путем на протяжении веков. Однако качественное своеобразие еврейского народного поэтического творчества проявляется в том, что проблема устного бытования фольклора носит особый характер у народа Книги (см. Книга в иудаизме), в котором мужчины были почти поголовно грамотны (даже в те периоды, когда евреи жили в нужде и были окружены неграмотным населением). В отличие от многих других народов, у которых фольклор развивался относительно независимо от письменной литературы, еврейская устная словесность с древности сосуществовала и взаимодействовала с письменной. Следствием этого явилась исключительная временна́я протяженность процесса фиксации произведений еврейского фольклора в письменных источниках.

В Библии, в первую очередь в Пятикнижии, запечатлен древнейший пласт еврейского фольклора, складывавшегося на протяжении многих веков дописьменного бытования (приблизительно с 2-го тысячелетия до н. э.) и впитавшего многие элементы устной словесности народов Ближнего Востока. Канонизация корпуса библейских текстов и запрет на запись произведений, бытовавших в устной традиции, отмененный лишь после разгрома восстания Бар-Кохбы, привели к тому, что не только произведения фольклора, но и установления Устного Закона запоминались и передавались устным путем, при котором устойчивость традиции неизбежно сочетается с вариативностью текстов. Кодификация закона в Мишне, а позднее в Тосефте, Талмуде, Мидраше отразила и длительный период развития еврейского фольклора, сложившегося в эпоху таннаев и амораев. Богатый фольклорный материал сохранился также в апокрифах и псевдоэпиграфах, произведениях Филона Александрийского, Иосифа Флавия, в Новом завете и сочинениях отцов церкви.

На протяжении столетий фольклор питал еврейскую литературу на разных языках, поставляя сюжетный материал для сказок, притч, новелл эпохи средневековья (см. Еврейская литература средних веков и Возрождения. Повествовательная литература раннего средневековья, Развлекательная, нравоучительная и юмористическая литература позднего средневековья). Фольклорные легенды повлияли на литературные произведения биографического жанра до 18 в. Об отражении фольклора в иврит новой литературе см. ниже.

Вместе с тем индивидуальное литературное творчество проникало в народные массы (особенно в новое время) и подвергалось фольклорной обработке; этот процесс отразился, например, в народных песнях на иврите, посвященных темам национального возрождения.

Народная еврейская словесность характеризуется разнообразием жанров, которые различны по времени возникновения и письменного закрепления, по способу исполнения и передачи, а также по численности исполнителей, по степени вариативности и т. п. Далее кратко рассмотрены основные виды и жанры еврейского народного поэтического творчества. Вместе с тем не всегда можно провести четкую границу между различными жанровыми разновидностями, например, между волшебной сказкой и легендой, легендой и мифологическим сказанием и т. д.

Народные эпические произведения

Народно-эпические произведения представлены в еврейском фольклоре в основных жанровых разновидностях, характерных и для других народов. Например, в еврейском эпическом фольклоре преобладают не волшебные сказки, а нравоучительные рассказы; легенды гораздо шире распространены в еврейском фольклоре, чем в фольклоре других народов.

Мифологические сказания

Современная фольклористика рассматривает мифы как этиологические сказания и легенды, то есть произведения фольклора, дающие воображаемый ответ на вопросы человека о космогонии, о различных явлениях природы, возникновении отдельных народов и т. д. Время действия мифов — далекое прошлое, начало творения, их действующие лица — сверхъестественные существа (боги, полубоги, герои), совершающие сверхъестественные поступки. С этой точки зрения значительную часть сказаний, запечатленных в Пятикнижии, можно отнести к протоеврейским мифам, которые, даже сделавшись частью Торы, продолжали оказывать влияние на формирование народных легенд, хотя этиологические элементы мифов были вытеснены в процессе развития нормативного иудаизма. Особенно заметна фольклорная окраска в тех случаях, когда существует не одна, а две и более версий какого-либо события. Например, в рассказе о сотворении Адама и Евы (Быт. 1:27 и 2:21–23) или о приеме Давида на царскую службу (I Сам. 16:14–23 и 17, 18:2) заметна присущая фольклору вариативность. Данные археологии помогают сопоставить библейский рассказ с разнообразными произведениями древней ближневосточной мифологии и обогащают наши сведения о еврейском фольклоре добиблейской эпохи. Установлены многочисленные параллели мотивов книги Бытие в фольклоре народов Месопотамии и Средиземноморья. Так, мотивы водного хаоса как исходного состояния мира, изгнания из рая, потопа и другие развиты в шумеро-аккадской мифологии, но в Библии эти фольклорные элементы подчинены идее правосудного гнева Бога и концепции монотеизма.

Среди библейских сказаний по содержанию различают космогонические, топонимические, этнографические, исторические и героические, причем в отличие от других древних культур, в еврейской традиции на первый план выдвигается исторический, а не космогонический аспект. Даже предания о патриархах, сближающиеся по своей стилистике с легендой, все же несут исторически достоверную информацию, отражающую связь древнееврейских племен с другими цивилизациями Ближнего Востока. К героическому эпосу с несомненными фольклорными истоками относятся предания о коленах Израилевых, о Моисее и Иехошуа бин Нуне, о Деборе и Самсоне, о Давиде и Соломоне. В них варьируется доля вымысла, традиционных сюжетных схем и устойчивых словесных формул (так называемых «общих мест»), но все они сочетают память об историческом прошлом с народными идеалами, яркую национальную окраску с мотивами мирового богатырского эпоса.

Тезис о едином происхождении греческой и еврейской цивилизаций не признан библеистикой, однако концепция о широких устных контактах между еврейским и греко-римским фольклором в эллинистическую и талмудическую эпохи служит основой любого сравнительного подхода к изучению легенд, сохранившихся в апокрифах, псевдоэпиграфах, а также в Талмуде и Мидраше. Многие этиологические мотивы сравнительно поздних еврейских сказок представляют собой осколки древних мифов; в большинстве таких произведений как бы узакониваются недавно возникшие или заимствованные и подвергшиеся иудаизации обычаи; с этой целью подчеркивается их древнее происхождение, которое относится ко временам творения, Ноева ковчега, патриархов и т. д. Например, в одном из мидрашей обычай смотреть на ногти во время церемонии хавдалы связывается с Адамом, который был наделен почти Божественной мудростью и принес с небес на землю огонь и свет; очевидно сходство этой легенды с древнегреческой (Прометей) и прочими мифами о похищении огня. Большинство распространенных еврейских этиологических сказаний, объясняющих происхождение необычных явлений или укоренившихся обычаев, не имеющих освященного законом объяснения в письменных источниках, представляют собой дальнейшую разработку библейского эпоса, опиравшегося на универсальные мифологические архетипы. Этот процесс проявляется и в европейском фольклоре. Например, оригинальный сюжет Мидраша (Танх., Моах 13; Быт. Р. 36:3–4) о Ное, насадившем виноградник с помощью Сатаны, трансформируется в европейском фольклоре в типичную этиологическую сказку, объясняющую свойства вина. Четыре отличительные черты вина и пьяного человека восходят к характерным особенностям четырех животных, принесенных Сатаной в жертву при насаждении виноградника: ягненка, льва, обезьяны и свиньи. Как в еврейских, так и в нееврейских вариантах сюжета некоторые из этих животных заменены павлином, козлом и т. д. Если большинство нееврейских изводов носят не дидактический, а чисто этиологический характер, то в еврейских версиях на первый план выступает нравоучительная идея — суровое осуждение пьянства как истока всех пороков, разрушающих человеческую личность, что приближает сказку к поэтике притчи.

Сказка

Сказка отличается от других видов народного эпоса сознательной установкой на вымысел. Если в мифе сверхъестественность подчинена этиологической направленности, а в легенде чудо воспринимается как достоверное событие, то в сказке оно заведомо связано с игрой фантазии. Эта особенность объединяет в один жанр столь непохожие друг на друга сказки: волшебные, авантюрные, бытовые, анекдотические и сказки о животных.

Сказки о животных

Сказки о животных в еврейском фольклоре почти не сохранились, но многие литературные и фольклорные еврейские басни возникли как сказки о животных, отражавшие фантастические представления о животном и растительном мире. Если сказка могла служить иллюстрацией повседневной жизни, она со временем трансформировалась в басню или притчу за счет прибавления морализирующей концовки. В Библии сохранились басни, персонажами которых являются не животные, а растения (например, Суд. 9:8–15; II Ц. 14:9–10). Басни, зафиксированные в Аггаде и Мидраше, восходят к фольклорным сказкам о животных, их наиболее популярный персонаж — лисица. По сюжету они перекликаются с греческой и римской, а также с индийской басней. Но в отличие от греческой и римской басни, где моралистическая концовка носит общий рационально-дидактический характер, в еврейской басне она непременно связана с Библией. Такова мораль аггадической басни про лисицу и рыб: как рыбам невозможно жить на суше, даже если в реке их подстерегает опасность, так евреи не могут отказаться от изучения Торы, «в которой залог жизни и благоденствия», несмотря на указ римского императора (см. «Аггада», Иер., издательство «Библиотека-Алия», 1980). В баснях Мидраша концовка напрямую связана с определенным стихом Библии. Например, сказка про лисицу, которая, наевшись, не могла выбраться из огороженного забором виноградника, в мидраше Кохелет Рабба изложена как притча на стих «Как вышел он нагим из утробы матери своей, таким и отходит» (Эккл. 5:14).

Сказки о животных, имевшие хождение в народной среде и в 20 в., после Катастрофы сохранились лишь в творчестве сказочников из восточных общин, они по-прежнему основаны на талмудическо-мидрашистской притче, а животные олицетворяют человеческие черты. Главные персонажи — лев и змея, обычно в таких сказках участвуют и люди.

Волшебные сказки

Волшебные сказки сосредоточены вокруг сверхъестественных героев, которые совершают чудеса и повелевают силами природы; в таких сказках нет привязки к точному месту или времени, они отчасти восходят к мифам, но выполняют развлекательную функцию.

Элементы, характерные для волшебных сказок, можно обнаружить во многих библейских историях. Таков посох Аарона, превращающийся в змея (Исх. 7:8–12), мотив возвышения младшего брата (Иосиф, Давид), богатырская сила Самсона, связанная с его волосами, чудесное спасение Ионы из чрева кита и другие. Ряд наиболее известных универсальных сказочных мотивов восходит к библейскому рассказу, например, мотив Соломонова суда (I Ц. 3:16–28) варьируется во множестве сказок разных народов.

Однако наибольший вклад евреи внесли в распространение сказок, особенно в обогащение сказочных традиций Запада за счет восточных мотивов. Согласно мнению, установившемуся в современной фольклористике, именно еврейские купцы привозили в средневековую Европу восточные, в том числе мусульманские сказки, которые сначала распространялись по еврейским общинам Европы, а затем и среди нееврейского населения, то есть евреи и в области фольклора выступили в роли посредников при межкультурном обмене. Литературным источником, где содержались восточные сказки, было латинское сочинение «Disciplina Clericalis» (около 1110 г.) крещеного еврея Петра Альфонси (Педро Альфонсо, до крещения — Моше Сефарди; ок. 1062 — ок. 1140; см. отступничество), который был хорошо знаком с восточным и еврейским фольклором. Среди средневековых переводов с арабского языка на иврит была «Книга о Калиле и Димне», куда входили басни индийского происхождения, причем до того, как переводы этих басен и сказок о Синдбаде были записаны, они бытовали устно.

В еврейских сказках важную роль играет мотив воздаяния, а также мотив теодицеи (доказательства справедливости Божьего суда), причем многие из сюжетов этой группы превратились в так называемые бродячие сюжеты мирового фольклора. Среди распространенных сказок на тему наказания за гордыню и награды за смирение — сюжет о возгордившемся царе, который оказывается бездомным бродягой, покуда на троне его подменяет ангел или демон (часто он крадет одежды царя во время купания); впоследствии раскаявшийся царь возвращается на трон и становится справедливым правителем. Хотя фольклористы установили индийское происхождение этого сюжета, именно его разработка в Мидраше и Талмуде — легенда об Асмодее и Соломоне (Гит. 68б; Санх. 2:6, 20С; Пси. дрК. 169а) — оказала влияние на большинство устных вариаций в еврейском фольклоре. Хотя в Мишне и Талмуде запечатлены главным образом не волшебные, а бытовые сказки, здесь также встречаются мотивы чуда, которыми обычно изобилует волшебная сказка, например, трава, воскрешающая мертвых, в Мидраше 5 в. (Лев. Р. 22:4). Чудеса обычно трактуются как награда за исполнение религиозных заповедей. Такова история из Вавилонского Талмуда, в которой пустая печь наполняется хлебами, а ножка стола превращается в золотую (Та‘ан. 25:71).

Среди сказок мирового фольклора с мотивом теодицеи известен сюжет об ангеле и отшельнике, который убеждается в справедливости странных поступков ангела. В еврейских вариантах сюжета вместо ангела часто выступает Илия, а роль отшельника исполняет то Моисей, то А. Ибн Эзра. Еврейские сказки о загадочной улыбке праведника (обычно хасидского цаддика) также относятся к разновидности теодицейных сказок.

Безымянный простак, служивший первоначально героем религиозных еврейских сказок, был постепенно вытеснен той или иной известной исторической фигурой мудреца или мученика, что превращало сказки в религиозные легенды. Промежуточное положение занимают многочисленные легенды о 36 скрытых от мира праведниках (см. Ламед-вав цаддиким). В легендах находили выражение чаяния еврейских масс, благодаря чему основанные на гематрии построения превратились в полнокровные фольклорные образы. Многие хасидские волшебные рассказы первоначально существовали в письменной форме, а затем в ходе устного бытования прошли фольклорную обработку, в которой слились черты индивидуального (обычно анонимного) творчества и коллективного художественного сознания; эти рассказы стали неотъемлемой частью устной народной словесности.

Авантюрные сказки

Авантюрные сказки в еврейском фольклоре часто посвящены теме неизбежности судьбы. Поскольку браки, согласно еврейской традиции (Быт. Р. 68:3–4; Лев. Р. 8:1), предрешаются на небесах еще до рождения жениха и невесты, а человеку не дано изменить свою участь, истории из универсального сюжетного репертуара о героях, которые, преодолев невероятные препятствия, находят друг друга, приобретают национальную окраску.

Анекдотически-бытовые сказки

Наиболее распространенная разновидность еврейских сказок — сказки анекдотически-бытовые. В них внимание заострено обычно на комических сторонах повседневной жизни, причем выражено их национальное восприятие. Поэтому подобные сказки редко имеют сюжетные параллели в сказках других народов. Обычно герои анекдотических и бытовых сказок — простофили (шломиэль, шлимазл), скряги, обманщики, попрошайки (шнорер), ловкачи или устойчивые маски представителей каких-либо профессий (например, сваты /шадханим/, канторы /см. хаззан/, странствующие проповедники /см. Маггид/, бедняки-портные /см. Портняжное дело/), а также прославленные балагуры (Гершеле Острополер, Мордехай /Мотке/ Хабад, Фройм Грейдингер, Джуха и другие).

За шутливой развязкой в анекдотических сказках обычно следует дополнительный элемент — ученая присказка, выявляющая новый, обычно чисто еврейский аспект рассказанной истории. Хотя юмористические мотивы во многом универсальны, еврейский юмор в меньшей степени использует комизм ситуации, в нем больше остроумных реплик, словесной игры (так, псевдоученый герой побасенок Мойше Йог даже свою фамилию толкует как слово гой /см. Иноверец/, прочитанное в обратном направлении). В большинстве еврейских шуток бытовая обстановка чисто еврейская, чаще всего местечко; есть и особые «фольклорные местности», например, Хелм, Линс (Леско) в Галиции и т. д., впрочем, их «мудрые» обитатели походят на жителей типичного «города дураков» в фольклоре других народов.

Анекдотические сказки часто направлены на то, чтобы у слушателя возникло чувство превосходства (обычно подсознательное) за счет сравнения с неуклюжим простофилей шломиэлем или шлимазлом (различие между ними разъясняет поговорка: «Шломиэль — это тот, кто проливает горячий суп на штаны шлимазла»). Слово «шлимазл», видимо, восходит к двум корням: немецкому schlimm (`плохой`) и ивритскому מזל («мазал» — `удача`). Этимология слова «шломиэль» неясна, но оно неоднократно упоминается в Библии (например, Чис. 1:6) как имя собственное и, возможно, было использовано создателями анекдотического фольклора из-за его сходства со словом «шлимазл». (За пределами идиш слово «шломиэль» впервые использовано в фамилии героя повести А. Шамиссо «История Петера Шлемиля».)

В Идиш литературе чертами фольклорного шлимазла-фантазера наделены многие герои из народной среды. Среди них Тевье-молочник и Менахем-Мендл у Шалом Алейхема, Вениамин Третий у Менделе Мохер Сфарима, а также Мойше Капойер (приблизительный перевод фамилии — Вверхтормашкин), популярный комический персонаж периодической печати на идиш в 1920-х гг. Во многих еврейских побасенках и анекдотах ощутим оттенок печали и даже отчаяния, смех сквозь слезы. Народный оптимизм выражается в стереотипных формулах концовки («Еврей уж найдет выход из положения», «Раз такова беда многих, это уже пол-утешения»), а также в бытовых сказках о богатых и влиятельных евреях, с которыми мог самоидентифицироваться слушатель: о Ротшильдах, бароне Гирше, М. Монтефиоре, о придворных евреях; часто подобные сказки строятся вокруг собирательного образа штадлана. В современном городском фольклоре анекдоты — практически единственный продуктивный жанр.

Легенды

В центре еврейской легенды, как и в легендах других народов, — чудесное событие или фантастический образ, которые воспринимаются как реальные и слушателями, и самим автором-исполнителем, однако тематика еврейских легенд своеобразна: в ней находят отражение особенности еврейской истории и религии еврейской.

Большая группа легенд, древнейшие из которых бытовали уже в конце эпохи Второго храма, повествует о коленах исчезнувших, создавших собственное царство в некоей отдаленной стране. Это чудесное царство нередко выступает как разновидность обращенной в прошлое социальной утопии и антитеза галуту. Самое известное из праведных царств находится за волшебной рекой Самбатион, сказания о которой зафиксированы уже в Таргуме Псевдо-Ионатан (см. Библия. Издания и переводы. Переводы. Древние языки; Исх. 34:10) и Талмуде (Санх. 65б). Существует множество легенд о побывавших в царстве исчезнувших колен путешественниках (Элдад ха-Дани, Давид Реувени и др.), о попытках отыскать потомков каких-либо из этих колен среди отдаленных еврейских общин (см. Бней-Исраэль, эфиопские евреи, Хазария).

В другом цикле еврейских легенд, также связанных с мечтами об избавлении, даются непосредственные описания мессианского века и средств приблизить его. Так, в легендах курдских евреев герои отправляются на поиск меча Моисея, с помощью которого можно ускорить избавление. В легендах других общин пришествие Мессии можно приблизить, попросив пророка Илию возвестить о его приходе или используя каббалистические знания (см. Каббала), и т. д. Многие легенды строятся вокруг чудесного способа попасть в Землю обетованную, например, через подземный ход, причем образы Эрец-Исраэль и Иерусалима также пронизаны мессианскими чаяниями. Весьма широк и круг биографических легенд: о прозелитах и необычайных обстоятельствах их обращения в иудаизм; о библейских героях (Илия-пророк, царь Соломон и др.); о великих мудрецах (рабби Акива, Иехуда ха-Наси, Маймонид, Раши и др.). Особенно много легенд сложилось вокруг образа рабби Акивы, среди них легенды новеллистического плана о его женитьбе на Рахели, дочери иерусалимского богача, связанная с рабби историческая легенда о Бар-Кохбы восстании, легенды о его мученической смерти.

По большей части сюжет еврейских легенд четко привязан к определенному месту и времени. При фольклорной разработке библейский или талмудическо-мидрашистский рассказ, как правило, приобретает черты быта той общины, где создается легенда, при этом во временно́м плане возникает целый ряд анахронизмов. Складывается и множество местных легенд вокруг выдающегося деятеля какой-либо общины: Иехуды бен Шмуэля хе-Хасида из Регенсбурга, Иехуды Лива бен Бецалеля (Махарала) из Праги, Хаима Пинто из Марокко, Абдаллы Сомеха из Багдада, Шалем Шабази из Йемена. Основные устойчивые сюжетные мотивы таких легенд имеют сверхъестественную окраску — чудесное спасение общины от погрома, как правило, осуществляется фольклорным героем-мудрецом, который не только отличается необычайной ученостью, богобоязненностью и смирением, но также сведущ в практической каббале и может совершать чудеса. Некоторые из героев местных легенд стали впоследствии достоянием еврейского фольклора в целом, например, легенды про Исраэля бен Эли‘эзера Ба‘ал-Шем-Това складывали первоначально лишь в Восточной Европе, а про рабби Хаима бен Моше Бен-Аттара (Ор ха-Хаим, 1696–1743; см. Марокко) — лишь в Марокко, где он родился, но затем легенды возникли и в Иерусалиме, где он умер. В еврейском фольклорном герое особенно ценятся добрые намерения (каввана). Биография легендарного героя в еврейском фольклоре, как и биографические легенды у других народов, включает в себя чудесное рождение, спасение от опасности, воспитание в чуждой среде, неожиданное обнаружение сверхъестественных способностей и т. д.

Нееврейские персонажи в еврейских легендах по большей части анонимны и выступают лишь под титулом (царь, визирь и т. п.). Если они и названы по имени, то функционально ограничены задачей воссоздания «исторически правдоподобного» фона для сверхъестественных мотивов. Существуют, однако, нееврейские персонажи, играющие важную роль в еврейском фольклоре и подчеркивающие различия между евреями и окружающей их средой. Таков образ Наполеона I, вокруг которого сложилось около 150 легенд, песен и поговорок на идиш. Наполеон выступает в них как благодетель еврейского народа, восхищающийся его преданностью традиции (например, легенда о посещении императором синагоги в день Ава девятого, после чего Наполеон сказал, что народ, умеющий так оплакивать гибель своего государства, сумеет восстановить его). Воздействие фольклора окружающего нееврейского населения проявляется в еврейских легендах и в присутствии таких персонажей, как Гарун ал-Рашид, Насреддин, барон Мюнхгаузен. Памятники еврейской письменности, главным образом Аггада и Мидраш, не только фиксировали древние легенды (см. Еврейская классическая литература. Аггада и Мидраш), но и служили основой для создания новых легенд об Аврааме, Иосифе, Моисее, Соломоне и т. д. Многие средневековые легенды, например, про еврейского папу (Элханана) или про голема, не сохранились в устной форме, но уже в конце 19 в. вошли в печатные сборники.

Народные песни

К этому жанру фольклора относятся песни, передававшиеся изустно из поколения в поколение. Они исполнялись фольклорными певцами, которые вступали в непосредственный контакт со слушателями и выражали их миросозерцание; при этом слова, мелодия, музыкальное сопровождение, жестикуляция (например, прихлопывание и движения фольклорного танца) сливаются в единое целое. Мелодии многих песен сохраняют следы местных нееврейских фольклорных напевов, но элементы древней еврейской кантилляции и более поздней восточной литургии преобразили инородный мотив, как правило, придавая ему медитативный характер; слова этих песен также приобрели еврейский характер.

Религиозно-обрядовые песни

Религиозно-обрядовые песни испытывали непосредственное воздействие синагогальной службы, их тексты восходят в подавляющем большинстве к письменному тексту Махзора или Сиддура. Многие фольклорные песни либо исполнялись на двух языках, иврите и местном еврейском языке, либо лишь на последнем. Чередование стихов на иврите и еврейско-провансальском языке характерно, например, для «оброс» — песен, исполнявшихся в Пурим при различных торжественных церемониях. Слова фольклорной песни часто расширяют или интерпретируют содержание отдельных элементов литургии. Например, ивритские стихи йисмах Моше перемежаются вопросами на идиш, и таким образом песня превращается в двуязычный диалог: «Йисмах Моше бе-маттенат хелко-ви хот мен ем геруфн? Ки эвед нееман карата ло. Вен из дос гевезн? Бе-‘омдо лефнеха ал-хар Синай...» («Да возрадуется Моше дарованной ему доле. Как назван он? Верным рабом назвал Ты его. Когда это случилось? Когда стоял он пред Тобою на горе Синай...»). Различие между рефреном (йисмах Моше), который исполняла вся аудитория, и строфами, которые исполняли отдельные лица, подчеркнуто и мелодическим рисунком.

Многие песни религиозного содержания, которые входили в состав змирот, превратились впоследствии в застольные песни, исполнявшиеся во время свадьбы, обрезания и других церемоний. Текст песен был на местном еврейском языке, его исполняла вся община, включая женщин и детей.

Излюбленным жанром фольклора сефардских евреев (см. Сефарды) был романс, который мог иметь и религиозное содержание. Иногда на один мотив существовали религиозные и нерелигиозные тексты. Мелодию религиозной песни часто определял хаззан, а аудитория, участвовавшая в исполнении, обычно модифицировала слова. Во многих общинах, особенно среди хасидов, считалось, что слова (даже на иврите) ограничивают Божественную природу песни, что привело к разработке особого жанра песни без слов — ниггун (см. Музыка. Еврейская музыка в новое время).

Песни нерелигиозного содержания

Несмотря на отрицательное отношение ортодоксального иудаизма к совместному пению женщин и мужчин (см. Женщина), нерелигиозное пение было неотъемлемой частью быта еврейской семьи и общины. Тематика фольклорных песен охватывает все аспекты еврейской жизни от библейского прошлого до мессианского будущего, годовой и жизненный циклы, отражает лишения, надежды, социальный протест, любовь, разлуку, нежность к ребенку и др. В талмудической литературе сохранились фрагменты древних любовных народных песен на иврите: песня на ава пятнадцатое (Та‘ан. 4:8), песня «Пред невестой в Эрец-Исраэль» («Камей калата бе-ма‘арава»; Кт. 17а). Их влияние чувствуется в старинных фольклорных песнях на идиш. Первые из известных в настоящее время песен на идиш восходят, по-видимому, к эпохе европейского Ренессанса. Это в основном песни любовного содержания, а также хороводно-плясовые. Иногда народными становились песни на стихи известных авторов, например З. Розенталя.

Среди песен на ладино (см. Еврейско-испанский язык) выделяются укорененные в исполнительской традиции копла (баллада) и романс. Оригинальны фольклорные песни йеменских евреев. У горских евреев песни на еврейско-татском языке (ма‘ни) бытовали в устной форме, но при каждом новом исполнении упоминалось имя автора-певца (ма‘ниху).

Песня на идиш после Катастрофы перестала существовать как живая фольклорная традиция. Ассимиляция и эмиграция в восточных еврейских общинах привела к исчезновению традиции песен на ладино, арамейском (у курдских евреев) и еврейско-арабских диалектах.

На грани фольклора находятся народные песни на иврите. Возникновение этих песен связано с началом еврейского национального возрождения во 2-й половине 19 в. в России; в них заметно влияние творчества таких поэтов, как М. Варшавский, А. Гольдфаден и Э. Цунзер. Основные темы — надежда на возвращение еврейского народа на историческую родину, значение физического труда и самообороны. С начала 20 в. и в Эрец-Исраэль создавались песни, продолжавшие эту тематическую линию. Они посвящены деятельности халуцим: вооруженной борьбе (песни о Хагане и И. Трумпельдоре), прокладке дорог («Ха-паттиш» /«Молоток»/), сельскохозяйственному труду («Садот ше-ба-‘эмек» /«Поля, что в долине»/). Даже колыбельные («Тишрей сабба пана ореф» / «Дедушка Тишрей отвернулся»/) или любовные («Сахаки, сахаки ал ха-халомот») песни были пронизаны идеалами национального строительства. Многие фольклорные песни Эрец-Исраэль служили аккомпанементом к фольклорным танцам. В их мелодике ощутимы славянско-хасидские, сефардские, арабские, йеменские влияния (см. Музыка. Музыкальная культура Эрец-Исраэль в новое время и Государства Израиль).

Во время Второй мировой войны в гетто и концентрационных лагерях создавались и исполнялись народные песни. Они были формой духовного сопротивления нацистам. Несмотря на то, что эти песни в устной передаче распространились на значительную территорию, срок их жизни оказался ограниченным. Создание Государства Израиль, Война за независимость, Шестидневная война и другие героические события породили множество песен; фольклорная стилистика характерна и для авторской израильской песни. Целый ряд фольклорных песен на идиш, ладино и других еврейских языках в адаптированной форме (слова в точном или вольном переводе на иврит, несколько трансформированная мелодия) стали частью израильского фольклора.

Пословицы и поговорки

Пословицы и поговорки — наиболее богатый из малых жанров еврейского фольклора. В пословицах остроумие отдельных анонимных авторов становится мудростью многих, превращаясь тем самым в дидактический фольклор, игравший большую роль в воспитании. Древнееврейские пословицы дошли до нас в произведениях мудрости литературы, хотя далеко не все афоризмы из книг Притчи, Экклесиаст и других носят фольклорную окраску, а многие имеют параллели в древних памятниках других народов. К народным пословицам несомненно относятся, например, такие: «Глупый верит всякому слову» (Пр. 14:15), «Пойди к муравью, ленивец, посмотри на действия его и будь мудрым» (Пр. 6:6). Народные поговорки встречаются и в других книгах Библии. Так, в рассказе о помазании Саула на царство приводится, со ссылкой на ее устную распространенность, поговорка «Неужели и Саул во пророках?» (I Сам. 10:11, 12). Другая версия о происхождении этой поговорки дана в I Сам. 19:23–24. В талмудическо-мидрашистской литературе также имеется почти 150 поговорок, которые восходят к фольклору. Они начинаются словами «Хайну деамерей иншей» («Так говорят люди») и обычно строятся на тематике, связанной с повседневной жизнью. Такие поговорки, в подавляющем большинстве на арамейском языке, часто встречаются в Вавилонском Талмуде. Среди них: «Бедность идет вслед за бедняком», «Голодная собака и камни ест», «В колодец, из которого пил, не кидай камень», «Неспроста пошел скворец к ворону, а потому что они сродни» (то есть обе птицы ритуально нечисты, см. Чистота и нечистота ритуальные).

Уже в эпоху таннаев создавались сборники афоризмов и пословиц. Особой известностью пользуется сборник Пиркей Авот, вызвавший многочисленные подражания. В трактат Бава Камма Вавилонского Талмуда также входит подобный сборник (БК. 92:63–93:61). Многочисленные средневековые компиляции построены, как правило, не по тематическому принципу, а в алфавитном порядке, по первому или ключевому слову. В ряде таких сборников еврейские пословицы соседствуют с афоризмами и поговорками из других, главным образом арабских, источников. Таковы «Моральные пословицы» — сборник 14 в., составленный рабби Шем Товом ибн Ардотиалем бен Ицхаком, сборник «Отборные жемчуга», приписываемый Шломо Ибн Габиролу, а также «Бен Мишлей», перевод Шмуэля ха-Нагида. Во всех сборниках еврейских пословиц и поговорок очевидно сильное влияние афоризмов из Библии, Талмуда и Мидраша. Таким путем эти литературные афоризмы на иврите и арамейском языке проникали в фольклор евреев, говоривших на идиш и ладино. Многие еврейские пословицы, ориентированные на специфику иудаизма, не понятны постороннему без соответствующих разъяснений (ср. выше пословицу про скворца и ворона). Сходные черты приобретают даже универсальные поговорки в гебраизированной форме, например, перевод на иврит афоризма in vino veritas («истина в вине») основан на гематрии «нихнас яин — йаца сод» (букв. `вино вошло, секрет вышел /наружу/`), где числовое значение слов «яин» и «сод» (70) совпадает.

Загадки

Загадки — относительно непродуктивный жанр еврейского фольклора. В Библии загадка иногда вплетается в повествование. Так, в описании свадебного пира Самсона важную роль играет загадка, которую он задает филистимлянам: «Из евшего вышло едомое, и из сильного вышло сладкое» (Суд. 14:14), основанная на личном опыте героя (мёд в трупе убитого им льва). Загадки царицы Савской, послужившие поводом ее приезда к царю Соломону (I Ц. 10:1), вообще не приводятся в Библии. Зато при разработке этого сюжета в Аггаде приведены три загадки: о сурьмиле, нефти и льне, которые состоят из четырех–пяти иносказательных описаний отгадки, например, «из земли исходит, землею питается, льется как вода, а разливает свет. Что это?» (нефть). Соломон не только разгадал все загадки, но и сумел отличить девушек от отроков, хотя все они были одинаково одеты и одного роста (мотив, напоминающий узнавание Одиссеем Ахилла в «Илиаде»).

В средневековой литературе на иврите загадки выделились в особый жанр, образцы которого представлены в сочинениях Аврахама Ибн-Эзры, Иехуды ха-Леви, Иехуды Алхаризи, однако они никогда не принадлежали к устной фольклорной традиции. В коротких народных загадках, бытовавших в устной форме, вопрос и ответ обычно построены на параллелизме. Многие еврейские фольклорные загадки соотносятся с библейскими событиями, требуют знания иврита и законов иудаизма.

Народная драма

Народная драма появилась в еврейском фольклоре в 16 в. Ее возникновение было связано с влиянием окружающего нееврейского населения; этот вид фольклора существовал только в общинах, живших среди народов, которые издавна развивали сценическое искусство (см. Театр. История еврейского театра. Элементы театрального искусства у евреев). В рамках традиционного уклада еврейской жизни народные театральные представления происходили только во время Пурима, когда отменялся галахический запрет (см. Галаха) на ряжение в платье противоположного пола и на маски, причем карнавал вошел в обычай также под влиянием итальянского окружения. Празднование Пурима предусматривало и карнавализацию всего поведения: поощрение обычно недопустимого пьянства, шуточные переделки священных текстов, которые нередко читал «пуримский раввин» и т. п. В такой обстановке становились возможными и пародийные проповеди бадханов, и смесь набожности с богохульством в пуримских представлениях — пуримшпил (идиш). Однако местные религиозные авторитеты часто запрещали спектакли перед широкой аудиторией, а также исполнение женских ролей мужчинами, поэтому в пуримшпилах участвовали обычно молодые люди из низов — портняжные подмастерья, рабочие и т. п., которые нередко создавали постоянные труппы пуримшпилеров.

Сохранилось множество рукописных и печатных текстов пуримшпилей и их описаний. Лишь четверть из них посвящены событиям из книги Эсфири. Сюжет большинства пуримшпилей построен на мотивах Пятикнижия (акеда, история Иосифа, жизнь Моисея и другие), которые обогащены мидрашистскими толкованиями и народной фантазией. Действие ряда фольклорных драм относится к более поздним эпохам, например, пьеса о судьбе рабби Гершома бен Иехуды Меор ха-Гола, сын которого, согласно преданию, подвергся насильственному крещению и умер, не успев вернуться в иудаизм (таково было фольклорное объяснение введенного рабби Гершомом запрета укорять в отступничестве тех, кто, изменив вере по принуждению, вернулся к иудаизму). Существовали пуримшпили на современные сюжеты, например, о конфликтах евреев и неевреев. Если в Западной Европе труппы пуримшпилеров в условиях эмансипации постепенно превращались в профессиональные театральные труппы, то в черте оседлости они сохраняли свой фольклорный характер. Вплоть до Второй мировой войны фольклорные драмы исполнялись во многих городах и местечках Восточной Европы, причем часто не только на Пурим, но и на протяжении всего месяца адар.

См. фольклор.