Рабинович Осип

РАБИНО́ВИЧ Осип Аронович (Иосеф; 1817, город Кобеляки, Полтавская губерния, — 1869, Мерано, Австро-Венгрия, ныне Италия), русско-еврейский прозаик и публицист, основоположник русско-еврейской литературы.

Отец Рабиновича был богатым откупщиком, сочувствовавшим идеям Хаскалы, однако приверженным также и традиции; детство и отрочество Рабиновича прошли в Луганске, в семье он получил не только еврейское традиционное, но и разностороннее светское образование. Отец женил Рабиновича в 18 лет. В отцовском доме Рабинович самостоятельно изучал право и в 1840 г. поступил в Харьковский университет, но не на юридический факультет, а на медицинский, так как юридическая карьера была для евреев закрыта. Однако университет пришлось бросить, поскольку дела отца пришли в расстройство. Несколько лет Рабинович служил по торговой, питейной, откупной части, а в 1845 г. поселился в Одессе, где стал присяжным стряпчим при одесском коммерческом суде; в 1848 г. купеческим обществом и городской думой он был избран на должность нотариуса, а в дальнейшем избирался гласным думы и участвовал в подготовке проекта нового городского уложения.

В 1847 г. Рабинович отдельной брошюрой под заглавием «Гакраб» напечатал перевод поэмы Я. Эйхенбаума «Ха-крав» («Битва») и две статьи в «Одесском вестнике». Русская читающая публика благосклонно приняла перевод (его почти полностью перепечатал известнейший в то время столичный журнал «Библиотека для чтения» О. Сенковского); в этом произведении автор показал безукоризненное владение русским языком. Статья «Новая еврейская синагога в Одессе» в типичном для маскилим духе обличала неустройство еврейского религиозного быта, в ней проявилась сильнейшая сторона литературного дара Рабиновича — талант сатирика. Первым художественным произведением Рабиновича была повесть «История торгового дома Фирлич и К°», напечатанная в первом томе одесского сборника «Литературные вечера» (1849) и ни по материалу, ни по установке не имевшая отношения к русско-еврейской словесности.

Зато следующую повесть Рабиновича, «Мориц Сефарди», появившуюся во втором томе того же сборника (1850), следует считать первым произведением русско-еврейской художественной прозы. Бытописательно-любовная и в то же время психологическая повесть дает динамический внутренний портрет молодого последователя Хаскалы; из повествования следует, что просвещение само по себе не может ни вытравить мрак из души, ни принести счастье. Русско-еврейский просветитель Рабинович далек от слепой веры в разум как в панацею от всех бед еврейского народа. Еврейская тема выступает не прямо и не находится в центре повествования, это как бы один из сменяющихся фонов, на котором развивается характер главного героя. Впервые в российской словесности здесь появляется и традиционный еврей, написанный еврейским писателем, и это не праведник и не аристократ духа, но человек толпы, со всеми его слабостями и достоинствами. Впервые также решается проблема передачи еврейского колорита языковыми средствами — не через фонетические или интонационные подражания, но, главным образом, через многочисленные пословицы и поговорки, которые переводятся с идиш буквально, иногда — с авторскими разъяснениями. Первый русско-еврейский писатель в первом произведении русско-еврейской прозы выступает и как первый (на русском языке) еврейский фольклорист-собиратель; Рабинович приводит также два отрывка из народных песен.

Роман «Калейдоскоп» (опубликованный в «Русском слове» в 1860 г.; первые три главы и эпилог под названием «Бродячие артисты» с подзаголовком «повесть» в «Современнике» №7 за 1856 г.) примыкает к предшествовавшей повести: те же изобразительные приемы, позиция рассказчика (отчасти романтическая, но по преимуществу ироническая), пристальное внимание к фольклору вообще, а к еврейскому в особенности. Еврейские линии и эпизоды значительны, но предмет авторского внимания — пестрая и разнородная Одесса в целом, и евреи занимают в этом калейдоскопе свое место (их особое положение и страдания не подчеркиваются). Вполне возможно, что причина этого не столько политические обстоятельства николаевской эпохи, сколько позиция последователя Хаскалы, которому разные стороны еврейского вопроса представлялись лишь частными случаями универсальных конфликтов (просвещение — невежество, гуманность — бессердечие и т. п.). Прототипом одного из двух главных действующих лиц романа, поэта Бубнова, послужил единственный литературный друг Рабиновича, о котором достоверно известно, поэт Н. Щербина (ему Рабинович посвятил своеобразный некролог — «Письмо в редакцию «Дня» от 7 июня 1869 г.» /см. Периодическая печать/. «Письмо» оказалось последней прижизненной публикацией Рабиновича).

Начало либерального правления Александра II повлияло на Рабиновича, и он полностью занялся еврейскими проблемами. В этот второй период своей литературной деятельности он приобрел известность в России и за рубежом и как публицист, и как прозаик, и как редактор-издатель. Две статьи 1858 г. — «О Мошках и Иоськах» («Одесский вестник») и «Устарелые взгляды при дневном свете» (газета «Русский инвалид», Санкт-Петербург) — призывали еврея не унижаться «перед паном», объявляли, что «принадлежать к народу еврейскому... никто из нас не стыдится, но даже поставляет себе за особую честь»; первая из двух статей была переведена на несколько европейских языков. В следующем году популярный московский журнал «Русский вестник», где годом ранее была напечатана сугубо специальная статья Рабиновича «Торговое судопроизводство», опубликовал повесть «Штрафной» — о страданиях еврейских рекрутов при Николае I. По словам первого биографа Рабиновича, М. Моргулиса, все российское еврейство приняло повесть с беспримерным восторгом, ее читали вслух в таких домах, где даже хранить книгу, набранную нееврейским шрифтом, считалось грехом; повесть «чуть ли не вытеснила пасхального рассказа об освобождении евреев из-под египетского ига». Неслыханный по тем временам успех имели переводы на английский и немецкий языки (последний принадлежал историку И. М. Йосту). «Штрафной» составляет первую часть дилогии «Картины прошлого», вторую — «Наследственный подсвечник» (№1–8 еженедельника «Рассвет», с которого началась история русско-еврейской журналистики).

«Картины прошлого» едины по материалу — евреи на царской службе в правление Николая I, но «Штрафной» — трагический вариант темы, а «Наследственный подсвечник» — будничный, хотя и в самой своей будничности не менее жестокий. Главное различие между двумя частями цикла — в поэтике повествования. Рассказчик в «Штрафном» — простак, понятия не имеющий о том, что терпят его собратья по вере, нисколько не приподнятый над происходящим и начисто лишенный иронии. Повышенной драматичности ситуаций отвечает подчеркнутая патетичность речей, которые звучат иногда как заимствование из сентиментальной прозы, иногда как библейская реминисценция. (Возможно, этой библейской серьезностью и пафосом хотя бы отчасти объясняется триумфальный успех «Штрафного» у еврейского читателя.) Главное художественное достижение Рабиновича в «Штрафном» — открытие еврейского характера в специфически еврейских обстоятельствах. Раскрыт и поверхностный пласт психологии галутного (см. Галут) еврея (покорность судьбе, своеобразное легкомыслие и простодушие, способность и готовность наслаждаться сегодняшним днем в забвении черного прошлого и, возможно, еще более черного будущего), и глубинные основания еврейского оптимизма и резиньяции: страдания не возвышают и просветляют (как в христианстве), но возвращают к единственной подлинной реальности, которая есть Бог. Герой «Штрафного» — поистине новый Иов, однако он не пытается вступать в тяжбу с Богом. Автор не бунтует против Творца и против земных мучителей, и это вытекает не столько из благочестия, сколько из позиции маскилим-ассимиляторов. В большой статье «Судьбы евреев в Южной Европе» («Рассвет», 1860, №9,11,13,15) Рабинович призывает еврейского историка быть хладнокровным в описаниях бедствий и «остерегаться всяких резкостей, чтобы не повредить тем делу примирения».

Однако в «Наследственном подсвечнике», где автор устами главной героини также предупреждает против «проклятий, ропота и негодования», ропот против всей неумолимой системы гнета и унижения, от государя императора до квартального надзирателя, звучит если и не громко, то достаточно внятно. Открытие еврейского характера продолжается. В особенности это относится к образу еврейской женщины — жены и матери, основы семьи, хранительницы родовых и национальных традиций: само название повести подчеркивает значение женского начала в еврейской жизни. Образ ничуть не приукрашен: это обыкновенная, не тронутая просвещением, не отмеченная ни малейшей тонкостью чувств еврейка. В противоположность «Штрафному» автор-рассказчик, ироничный и наблюдательный, стоит над повествованием и комментирует ход событий — как в «Морице Сефарди» и «Калейдоскопе». На иронии целиком построены характеры персонажей второго плана: один из них вполне может рассматриваться как первый набросок того типа, который позже (благодаря Шалом Алейхему) войдет в еврейскую и мировую литературу как «человек воздуха». Рабинович, как впоследствии и Шалом Алейхем, смеется над ним громко, но беззлобно.

Рабинович в основанном им в 1860 г. еженедельнике «Рассвет» опубликовал 39 передовых статей. Эти статьи — вершина его публицистики: они складываются в разностороннюю, но стройную и последовательную программу взглядов и действий еврейского просветителя и российского либерала, верующего в лучшее будущее своего народа и его «приемного отечества», готового без устали обличать «наши пороки», порожденные «нашим исключительным положением в прошлом», но категорически отказывающегося безропотно переносить незаслуженные обиды. Как только Рабинович убедился в утопичности своей программы, в том, что бороться против внешнего угнетения ему не дозволено, и не остается ничего иного, как разоблачать темные стороны еврейского быта, иначе говоря, превратиться в «доносчика на нацию», он предпочел закрыть свой журнал.

В третий и последний свой творческий период (от закрытия «Рассвета» до кончины) Рабинович, разочаровавшись в возможностях русско-еврейской журналистики, выступает в двух ролях — российского публициста и еврейского беллетриста. Его статьи «Время не терпит» («Русский вестник», 1862) и «Чем раньше, тем лучше» («Библиотека для чтения», 1864) посвящены необходимости строительства железных дорог на юге России. Как беллетрист Рабинович в это время написал «Историю о том, как реб Хаим-Шулим Фейгис путешествовал из Кишинева в Одессу и что с ним случилось» (Одесса, 1865), самое национально ориентированное произведение Рабиновича. В повествовании о Хаиме-Шулиме вообще нет проблемы отношений с нееврейским окружением, еврейская жизнь рассматривается как самоценная взором хотя и критическим, свойственным маскилим, но уже полным сочувствия и теплоты. Суровая непримиримость к «фанатикам» и «стародумам», то есть, по существу, ко всей массе российского еврейства, сменилась снисходительным пониманием, родственным чувством. Нехитрая история кишиневского часовщика, выигравшего по лотерейному билету и проигравшего весь свой выигрыш в карты главному одесскому уполномоченному по проведению той же лотереи, рассказана так, как мог бы рассказать ее Шалом Алейхем. Беря за основу анекдотический, то есть абсурдный, парадоксальный сюжет, Рабинович открывает важную и плодотворную для еврейских литератур нового времени традицию, поскольку анекдотическая фантастика точнее всего соответствует абсурдности и парадоксальности положения евреев в диаспоре.

В последние годы жизни Рабинович много и тяжело болел, лечился за границей, где и скончался. Посмертно были изданы сочинения Рабиновича (т. 1, СПб., 1880, тт. 2–3, Одесса, 1888).